20-летний моряк, штурман парохода «Уралмаш» и боксер-любитель (этот навык очень пригодится заключенному) Вадим Туманов в 1948 году был осужден на восемь лет лагерей по 58-й статье — шпионаж, террор, антисоветская агитация. Восемь попыток побега. Несчетное число раз он едва не погиб. После смерти Сталина (на языке лагерного жаргона это событие называлось «Ус хвост отбросил») — признан невиновным. После освобождения стал одним из самых крупных в России золотодобытчиков. Созданные Тумановым артели добыли для страны свыше 500 тонн золота. По мотивам бесед с Тумановым Высоцкий напишет песни «Про речку Вачу», «Был побег на рывок», «В младенчестве нас матери пугали», «Белый вальс». «Лента.ру» публикует фрагменты мемуарной книги Туманова «Все потерять и вновь начать с мечты...», рассказывающие о его знакомстве и дружбе с Высоцким.
Кинорежиссер Борис Урецкий пригласил меня пообедать в ресторане Дома кино. В вестибюле мы увидели Владимира Высоцкого. Он и мой спутник были в приятельских отношениях, поэтому мы оказались за одним столиком.
Высоцкий прилетел из Москвы в Иркутск с моим сыном Вадькой, и мы самолетом местной авиалинии полетели в Бодайбо.
Он был в легкой куртке, свитере и джинсах, в руках зачехленная гитара. Внешне ничем не отличался от туристов, которые прилетали на летнее время в Восточную Сибирь. В тот день мы пошли бродить по берегу Витима, заглянули на местный базар, где старик и старуха продавали семечки, а больше ничего на прилавках не было. Володя был немногословен, все больше слушал, изредка задавал вопросы.
На следующий день мы вылетели на участки.
Первым на нашем пути был Барчик.
Высоцкого интересовало все. Он немного постоял за гидромонитором, попробовал работать на бульдозере. Не уставал говорить со старателями, не стеснялся переспрашивать. Ему рассказывали про шахту на Ваче.
В разговоре о Ваче ребятам вспомнилось услышанное на шахте присловье: «Я на Вачу еду — плачу, с Вачи еду — хохочу». Мне казалось, Володя пропустил эти шутливые слова мимо ушей. Но в вертолете, когда мы перелетали с Барчика на Хомолхо, он отвернулся от иллюминатора и стал что-то писать в своей тетради. Лицо светилось улыбкой. Это были известные теперь стихи про незадачливого старателя.
С Мариной Влади я познакомился на Малой Грузинской, в новой квартире Володи. Она придирчиво меня разглядывала, но у нас сразу возникли теплые отношения. Володя очень трогательно относился к жене и заливался смехом, когда она, вернувшись из московских гастрономов, принималась рассказывать очередную приключившуюся с ней историю. Однажды она пришла из «Елисеевского» — в норковой шубе и с двумя авоськами. «Ты что такая злая?» — спрашивает Володя. Марина рассказывает, чуть не плача. Стоит в очереди. В магазин заходят двое и обращаются к ней: «Кто крайний?» Для нее, француженки русского происхождения, было не совсем ясно, почему этих господ интересует не последний, а крайний. Ведь у очереди два края. И пока она прокручивала в голове лингвистическую проблему, один из подошедших говорит другому: «Видать, сука, нерусская!»
Мы посмеялись.
Марина сыграла большую роль в жизни Володи. Если бы не она, не ее участие в руководящих органах Французской коммунистической партии, власти обязательно нашли бы вариант, как всерьез прикопаться к Володе. В этом смысле Марина была, к счастью, его ангелом-хранителем.
Со свойственной ей интуицией она очень быстро поняла масштаб личности Высоцкого. Как-то они вместе прилетели в Лос-Анджелес. В Голливуде в честь знаменитой актрисы был устроен большой прием. Под конец вечера Володю попросили спеть. Он был очень смущен. Ему казалось, что эта пресыщенная впечатлениями публика, самовлюбленные кинозвезды вряд ли поймут его песни, тем паче на непонятном им языке. Он спел одну песню, его попросили еще, потом еще... Пел около часа. Все были потрясены. Натали Вуд бросилась ему на шею и поцеловала. Как заметил один из участников приема, приехала Марина Влади со своим мужем, а уезжал Владимир Высоцкий со своей женой.
Будучи по природе легко ранимым, Володя страдал, встречая неприязнь и даже неприкрытую враждебность. Однажды вернулся из театра поздно ночью после кинопросмотра. «Представляешь картину? Актеры видят себя на экране, радостно узнают друг друга. Появляюсь в кадре я — гробовое молчание. Ну скажи, что я им сделал? Луну у них украл? Или „мерседес“ отнял?»
Да, был у него пресловутый «мерседес», символ престижа для снобов. Но только не для Высоцкого. Он вообще не ценил материальные выражения успеха. И это не противоречило его стремлению быть опубликованным: дух его жаждал вещественного закрепления в пластинках и книгах. Блестящая поверхность «мерседеса» личность его никак не отражала.
Непростым было отношение Высоцкого к Юрию Петровичу Любимову, человеку требовательному и в спорах особо не выбирающему слов. Он переживал, когда в его присутствии кто-либо позволял себе в адрес мастера нелестные замечания, пусть даже в чем-то справедливые. Даже своих товарищей он мог оборвать, если улавливал в их разгоряченных словах чрезмерную резкость в адрес Юрия Петровича. «Вань, ты пришел к нему работать, — говорил Володя Ивану Бортнику. — Не нравится — уйди!»
Глубокое уважение Володя питал к Эфросу. Когда между Любимовым и Эфросом произошла размолвка, он решительно посчитал правым Эфроса. Большую симпатию у Володи вызывала жена Эфроса — известный театральный критик Наталья Крымова. Мы с Володей бывали у них дома. Наташа — замечательная рассказчица. Мне запомнился один эпизод из ее детства. Дочь крупного чина из госбезопасности, она жила с родителями в престижном «Доме на набережной», училась в элитарной школе.
Однажды завуч привела в их класс худенького мальчика с вихрастой головой на тонкой шее и оттопыренными ушами. «Как тебя зовут?» — спросила завуч. «Юзя», — пробормотал мальчик. Завуч рассмеялась, а вслед за ней и класс. «Так как тебя зовут?» — повторяла она, и мальчик снова отвечал под общий хохот. Наконец она разрешила новичку сесть на свободное место. Он пошел к задним партам. Когда проходил мимо Наташи, которая сидела одна, она взяла мальчика за руку и демонстративно посадила рядом с собой. Наташа была отличницей, и ей никто ничего не мог сказать. Мальчик сел, испуганный. Она наклонилась и сказала ему на ухо: «А завуч — сволочь».
Много лет спустя Эфрос и Крымова ужинали в ресторане Дома писателей. Вдруг к их столику подходит высокий мужчина с букетом цветов и бутылкой шампанского. Анатолий и Наташа смотрели на него с недоумением. И тогда он сказал: «А завуч — сволочь...» Это был приехавший из США уже знаменитый Юз Алешковский.
Высоцкий очень хотел прилететь на Приполярный Урал... Встречаясь в Москве, мы постоянно возвращались к разговору о новой совместной поездке. У меня была своя цель — хотя бы на время оторвать Володю от привычной ему среды. С годами у людей, самых близких к нему, росло мучительное беспокойство за его здоровье. О его слабости сплетничали в столичных кругах. Я же видел его потрясающе работоспособным, одним из самых умных и глубоких людей, которых встречал в жизни. На многих днях его рождения, я это наблюдал, он за весь вечер не брал в рот ни капли спиртного, взяв в руки гитару, говорил гостям: «Я знаю, как всех вас, таких разных, сейчас объединить...» И начинал петь. Общение с ним было для меня и для многих самым счастливым временем.
Театр, кино, концерты так его закручивали, что выбрать время для поездки к старателям «Печоры» не удавалось. Я знал, что временами Володя срывался, это была его болезнь. Болезнь свободного человека в несвободном государстве, изъеденном ложью, притворством, лицемерием. Мягкий и деликатный, он задыхался в атмосфере, совершенно чуждой его натуре. Срывы случались чаще всего от обиды, от усталости, от бессилия что-то доказать. В определенном смысле они были вызовом власти, ставившей себя выше личности.
Он был уверен, что зависимость ему не грозит, но выйти из болезни самостоятельно ему не всегда удавалось.
Однажды, это было в 1979 году, оставшись со мной наедине, находясь в глубокой депрессии, он сказал: «Вадим, я хочу тебе признаться... Мне страшно. Я боюсь, что не смогу справиться с собой...». У него в глазах стояли слезы. Он сжал мою руку, и мне самому стало страшно.
Когда я оказывался свидетелем его мучений, когда он виновато клялся, что это больше не повторится, а потом все начиналось снова, от отчаяния из моей глотки вырывалась грубая брань. Он виновато улыбался в ответ. Единственное, что его заставило задуматься всерьез, это проявленная мною однажды жестокость. Может быть, непростительная. Я сказал: «Володька, ты стал хуже писать. Ты деградируешь...»
Володя лежал на кровати. Спокойный, словно прилег отдохнуть.
Один за другим в дверях стали появляться люди.
— Вроде нормально уснули, — говорит Толик. — А когда проснулся, взял руку — пульса нет, тело холодное.
Приехали Нина Максимовна, Семен Владимирович...
Володя умер во сне. Накануне написал Марине:
«Мне меньше полувека — сорок с лишним,
Я жив тобой и Господом храним.
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед Ним».
Прошло два года после смерти Володи.
Марина хотела поставить на его могиле дикий, необыкновенный камень. «Пусть он будет некрасивый, но он должен передавать образ Володи». Попросила меня найти такой. Я нашел. То была редкая разновидность троктолита, возраст — 150 миллионов лет, вытолкнут из горячих глубин Земли и — что редко бывает — не раздавленный, не покрытый окисью. При ударе молотком он звенел как колокол.
Но на могиле Володи стоит другой памятник.
Семь лет дружбы Вадима Туманова и Владимира Высоцкого трудно уместить в книгу воспоминаний, даже объемную. Неизбежно что-то остается за кадром. Вадим Туманов рассказал «Ленте.ру» о случаях из жизни, деталях и подробностях, не вошедших в мемуары «Все потерять — и вновь начать с мечты...»
В сентября 1979 года мы с Володей поехали на Северный Кавказ. Моя жена Римма, диктор Пятигорского телевидения, уговорила Володю дать интервью перед телекамерами. Во время этой поездки я познакомил Володю с нашей соседкой, пожилой армянкой тетей Надей. Милая женщина. Дочь у нее преподавала английский язык. Еще у нее был сын, она ему помогала. Работящая была. Часто бывала у нас дома.
Как-то Римма ее спросила: «Что делала, тетя Надя?» — «Кино смотрел». — «Какое?» — «Индюшкина голова». — «Тетя Надя, такого кино нет». — «Как нет? Сама смотрел!»
Стали выяснять, что за фильм. Оказалось, «Иудушка Головлев». Я эту историю рассказал Володе, когда он гостил у меня в Пятигорске. Утром мы выходим из дома, смотрю — тетя Надя на лавочке сидит.
Когда мы с Володей оба были в Москве, то встречались каждый день. Или у меня, или у него. Ложились поздно. Когда у него еще не было квартиры, он некоторое время жил у меня на Ленинградском шоссе, дом 31. И нам всегда не хватало времени.
Когда мы с Володей познакомились, он мне показался немного стеснительным парнем. Я ошибся. Он был очень стеснительным. По-настоящему. Такие моменты в человеке нельзя не заметить. Вот идем мы в толпе. Я смотрю, как он уклоняется, чтобы ни с кем не столкнуться, старается пропустить. Вроде простой момент, а характер сразу прорисовывается.
Он много работал. Много читал. Все успевал. Сейчас принято думать, что он проводил время в бесконечных пьянках. Мне Говорухин рассказывал — а он знал Володю еще с фильма «Вертикаль», — что за все время видел его всего раза четыре в таком виде, в каком не хотел бы видеть. Я задумался. Мы с Высоцким познакомились в 1973 году. Я отвечаю: «Знаешь, Славка, я тоже его видел таким только раза три-четыре». Я хорошо знал категорию этих людей. Когда с тобой работает полторы тысячи человек — бульдозеристы, экскаваторщики, прошедшие все, — мне есть с кем сравнивать. Поэтому когда мне про Высоцкого говорят, что он пьяница, мне становится смешно. Я помню его работающим, думающим, спорящим.
Спустя много лет Вася шел с Мариной Каменевой по книжному магазину «Москва». Остановились у моей книжки. Она говорит: «Вот книга Туманова». Вася отвечает: «У меня она есть. Я ему еще ящик коньяка должен».
Дело в том, что когда-то я поспорил с Высоцким и Аксеновым, с каждым на ящик коньяку. Оба не верили, что Советский Союз развалится при нашей жизни... Столько лет прошло! Володя мне часто об этом напоминал: «Ну когда же наш нерушимый развалится? Я б тебе десять ящиков припер!»
Вадим Туманов, золотодобытчик, первый советский миллионер, в юности отсидевший восемь лет в колымских лагерях, был одним из самых близких друзей Владимира Высоцкого.
Они познакомились в 1973-м. В 1976-м Высоцкий приехал к Туманову в Иркутскую область, пробовал управлять гидромонитором и бульдозером, стрелял по мишеням, пел и общался со старателями. По мотивам бесед с Тумановым Высоцкий напишет песни «Про речку Вачу», «Был побег на рывок», «В младенчестве нас матери пугали», «Белый вальс». Туманову позволялось то, что не позволялось никому: прямо говорить певцу о его алкогольной зависимости. Туманов был одним из первых, кому врач сообщил о смерти Высоцкого. Вадим Туманов вспоминает совместные поездки, драки и разговоры.
