Русская дореволюционная историография

В. О. Ключевский на почтовой марке СССР, 1991

Русская дореволюционная историография — методология и практика исторических исследований русских и российских авторов XII — начала XX века.

Внимание российских историков акцентировалось прежде всего на изучении российской истории, в результате чего сформировались направления историография истории России (русская историография, историография России), позднее историография истории СССР. В российской научной традиции предмет историографии примыкает к такому направлению, как историческое источниковедение.

Своего расцвета историческая наука в России достигла в период 1890-х — 1900-х годов. В это время она вышла на мировой уровень.

Допетровский период

Ознакомление России со всеобщей историей проходило очень неравномерно. При церковном складе всей древнерусской книжной словесности, всеобщая история в ней была представлена очень слабо. Кроме того, религиозный характер литературных произведений этой поры ограничивал возможность критического отношения к фактам.

Первыми в числе книг, из которых русское общество познакомилось со всеобщей историей, были византийские летописи и хронографы, излагавшие сначала ветхозаветную библейскую историю, потом историю древних царств и наконец византийскую историю. Исторические факты, перемешанные с апокрифическими сказаниями, из этих источников перешли и в литературу, уже со времён первых летописцев. Византийская история была представлена в древнерусской литературе в целом ряде компиляций и пересказов из византийских историков, а также некоторых сербских и болгарских авторов.

Особое место в русской историографии занимают летописи. Обе редакции «Повести временных лет» вместе с теми летописями, с которыми они были соединены, оказали влияние друг на друга, и, кроме того, вторая редакция подверглась новому воздействию «Начального свода»: так произошли дошедшие до нас тексты «Повести временных лет» трех групп, представляемых списками Лаврентьевским и Ипатьевским и Софийским временником. Насколько важны все эти наблюдения для историка, видно из того, что А. А. Шахматов, разобрав хронологические домыслы разных редакторов «Повести» до 945 года, счёл возможным признать только за четырьмя из них происхождение из первоисточников (именно годы договоров 907, 912, 945 годов и поход Игоря 941 года).

Относительно дальнейшего летописания важен вывод Шахматова о существовании специально-новгородской летописи, начинавшейся известием о крещении Новгорода в 989 году и сочиненной в 1167—1188 годах. Германом Воятой, священником новгородской церкви святого Иакова. Чем дальше, тем более летописи начинают служить вместо цели нравственного назидания целям государственной политики.

С конца XV и начала XVI века летописи не ограничивались тенденциозным изложением современных летописцу событий и стали вносить тенденциозное освещение в изображение прошлого. Сложился целый ряд официозных легенд, доказывавших справедливость московских политических притязаний, права московского государя на «всю Русь, на киевское наследство, наконец, на власть византийских императоров». Учителями русских в этом отношении были, прежде всего, южные славяне; позже, в XVII веке, началось влияние и польской историографии. Проводником югославянского влияния были хронографы; один из них, переделанный для русских читателей в 1512 году известным сторонником теории о Москве — третьем Риме старцем Филофеем (догадка Шахматова), заключал в себе и образцы прагматического исторического изложения (житие деспота Стефана Лазаревича, написанное видным сербским писателем Константином Философом). Под влиянием новых образцов форма летописного изложения мало-помалу выходит из моды. К тенденциозной официальной легенде присоединяется оппозиционный памфлет (Сергий, Герман, Пересветов).

Приемы памфлета переносятся и в историческое изложение (А. Курбский). Форма «сказания» является наиболее подходящей для новых потребностей. Употреблявшаяся уже в древний период и все сильнее вторгавшаяся в рамки летописного изложения, начиная с XIII века, эта форма теперь окончательно разрушает летописную.

Накопление важных событий в Смутную эпоху представляет благодатный материал для «сказаний», которые быстро разрастаются в числе и образуют целую литературу.

После Смутного времени проникает в русскую историографию влияние польской литературы и прежде всего отзывается на новой переделке хронографа: в основу его кладутся теперь не византийские и югославянские источники, а польская хроника Мартина Бельского. Скоро создается в Киеве и целое изложение русской истории, удовлетворяющее новым ученым вкусам и опирающееся на польскую хронику Стрыйковского, — именно летопись Феодосия Сафоновича и основанный на ней «Синопсис». В то время, как киевское духовенство возвеличивало в «Синопсисе» религиозную роль своего города в русской истории, московский дьяк Фёдор Грибоедов писал для царского обихода первую «Историю о царях и великих князьях земли русской», в которую включил и все государственные легенды XVI века.

Гораздо важнее этой слабой «истории» было произведение сослуживца и современника Грибоедова, эмигранта Григория Котошихина, написанное для шведов, чтобы ознакомить их с тогдашней Россией. С последних годов XVII века до новейшего времени тянется непрерывный ряд «записок» современников, составляющих основной материал для бытовой истории, для истории придворных и общественных течений.

Дополнения из западноевропейских источников изредка стали появляться к началу XVII века. Первыми источниками здесь служили латино-польские хроники Мартина Бельского и Конрада Ликостена. Под влиянием стремления пополнить скудные летописные данные стали появляться дополнения, больше по истории Византии, например, «О взятии Царяграда» и т. п., но также и из западные истории, например, описания «Путешествий Америка Веспуция».

При отсутствии критики истинные исторические факты перемешивались с баснословиями, распространению которых способствовала популярность сочинений вроде «Слова Мефодия Патарского», «Деяний римских», «Слова о царице Динаре» и т. п. Скудные сведения по древней истории и началу средних веков могли почерпаться и из житий святых, из которых митрополит Макарий составил в XVI веке свой ценный труд, хотя и ненапечатанный, но достойный стать наряду с подобным же трудом болландистов. В XVII веке в библиотеках частных лиц уже нередки были западные книги, в которых встречались известия «О статах Гунгарии», королевствах «Скотском и Гиберском» и иных государствах; переводческая деятельность постепенно стала простираться и на эту, до тех пор мало затрагивавшуюся область.

XVIII век

Пётр I обратил внимание на недостаточную известность западной истории в России. Государь поставил книгопечатание на новый уровень, благодаря чему были осуществлены и изданы переводы «Введения в историю европейских народов» Пуффендорфа, переводы Слейдана и т. п. Истории древняя и новая не была им забыта и при составлении плана академии наук. Из числа приглашенных академиков Готтлиб-Зигфрид Байер был первым учёным в России, написавшим, хотя и на латинском языке, самостоятельные исследования по всеобщей истории; пока он был жив, он, по отзыву Герарда-Фридриха Мюллера, наполнял исторический отдел академических «Комментариев» почти исключительно своими исследованиями по истории Востока, северных стран и Скифии, по древностям и т. п.

Трудности, встречавшиеся со всех сторон при изучении истории, объясняют многое в бездеятельности его сотоварищей по науке в академии. Тяжёлые времена наступили для молодого учреждения особенно при Анне Иоанновне, когда специалистам-историкам и филологам приходилось вместо ученых исследований писать стихотворения на разные случаи и сочинять фейерверки. На желание ознакомиться со всеобщей историей, все сильнее пробуждавшееся в обществе, отвечали переводы, над которыми работали многие из иностранцев-академиков, например, Малярд и Тауберт, особенно же В. К. Тредьяковский, переведший долго служившую руководством «Древнюю историю» Роллена и «Историю римских императоров» Кревьера, ученика Роллена.

Не оживило изучение всеобщей истории и открытие Московского университета, где за неимением русских преподавателей первоначально она читалась то по-латыни, то по-немецки. Пособиями во всю вторую половину XVIII века, а отчасти в начале XIX веке, служили переводные учебники Шрека, Фрейера и др. авторов, все уже устаревшие; по ним преподавали и в гимназиях, и в духовных училищах, и в университете. В последнем дело осложнялось ещё тем, что профессор обязывался придерживаться одного какого-либо руководства.

Командировки молодых людей за границу при Екатерине II, особенно в Гёттинген, Лейпциг, Глазго и др. города, если не сказались немедленно на большей успешности преподавания, тем не менее принесли большую услугу, между прочим, и знакомству с всеобщей, особенно западной историей. К концу века ассортимент книг по истории был уже довольно велик и разнообразен. Здесь были и переводы мемуаров (Ретца, Сюлли), и общие курсы (Шлецера, Фрезера), и ряд монографий по истории Англии, Швеции, Польши, Дании, Америки и т. д.

Кратковременное царствование императора Павла своим запрещением ввоза иностранных книг вызвало застой в официальном изучении истории. Первые из русских профессоров, явившиеся на смену немцам — как, например, в Москве Черепанов и Бекетов — преподавали по тем же отжившим учебникам, к которым прибавилось ещё руководство Кайданова, ни в чём их не превосходившее.

XIX — начало XX века

Оживление первых годов царствования Александра I, давшее и для историографии несколько полезных переводов и журнальных статей, сменилось вскоре годами реакции, которая пыталась и истории навязать свои законы. В инструкции начальству одного из университетов даются предписания профессору «не вдаваться в излишние подробности баснословия отдалённейших времен» и, после изложения св. Писания и Геродота, показать в классических писателях, «что древнее основания Рима нет ничего положительно достоверного». Затем приказывалось доказать, «что христиане имели все добродетели язычников в несравненно высочайшей степени и многие совершенно им неизвестные», показать на примере Римской империи, «как тщетны и ничтожны перед Богом величие империй и их могущество», указать на возобновление христианских наук и просвещения, и, после краткого обзора новейшего времени, заключить курс «философским взглядом на важнейшие её эпохи, по руководству известной речи Боссюэта и духа истории Ферранда».

Эти ограничения просуществовали лишь несколько лет. Периодическая печать первая выдвинула на вид ряд славных имен западных учёных, которых официальная наука не замечала, занятая все ещё своими Ролленом, Шреком и Клюверием. Большую услугу оказал здесь российскому просвещению поклонник Нибура Н. А. Полевой. Несмотря на внешние условия, продолжавшие мешать российской науке, произошёл её расцвет. Центром российской историографии стал Московский университет, где, в лице Грановского, в первый раз на кафедре истории оказался человек одухотворенный идеей, и к тому же одаренный изумительной способностью увлекать и воодушевлять слушателей. Рядом с ним стоят его талантливые младшие современники — П. Н. Кудрявцев и С. В. Ешевский. Это не были учёные специалисты, зарывшиеся в кропотливых изысканиях. Наука всеобщей истории в то время была в России ещё слишком молода, чтобы профессорам можно было помышлять о полной самостоятельности при составлении курса; поэтому они брали готовые выводы у западных ученых, но эти выводы являлись в их лекциях не в виде разрозненной цепи фактов, а как стройное, изящное построение, связанное одною общей идеей. Блестящее изложение, гуманные убеждения, уменье заставить слушателя понять практическое значение истории — всё это производило на многочисленных слушателей Грановского неизгладимое впечатление.

Событием для российской исторической науки в Петербургском университете стало появление на профессорской кафедре М. С. Куторги, представителя критической школы Нибура в её полном развитии. Он первый из российских учёных самостоятельно разрабатывал классическую древность. Самостоятельное изучение Востока началось ещё раньше, благодаря трудам Сенковского (мусульманский Восток), Иакинфа Бичурина (Китай, Монголия, Маньчжурия), В. В. Григорьева (мусульманский и древний Восток), В. П. Васильева и др. В общем, период последних тридцати лет XIX века должен считаться временем развития самостоятельной российской историографии по всеобщей истории; главными носителями науки по-прежнему являются её представители в университетах и других научных учреждениях.

К 50—70-м годам XIX века относится начало плодотворной деятельности Г. В. Вызинского, М. М. Стасюлевича, В. И. Герье, В. Г. Васильевского, Ф. К. Бруна, Ф. Ф. Соколова, Ф. И. Успенского, И. В. Лучицкого, А. С. Трачевского, Н. И. Кареева, В. В. Бауера; по средневековой и новой истории Васильевский и Герье создали целые школы. Византийская история начинает специально разрабатываться российскими учёными и делается таким их уделом, который приходится признать и зарубежным специалистам. Целые большие её области были разработаны В. Г. Васильевским, Ф. И. Успенским, Ф. Д. Беляевым, Н. А. Скабаллановичем. Появляются также школы российских специалистов по средней и по древней истории; многие из их трудов входят в западную науку. Таковы труды по древней истории Ф. Ф. Соколова, В. Г. Васильевского, Ф. Г. Мищенко, К. Я. Люгебиля, В. В. Бауера, В. И. Герье, П. И. Аландского, В. П. Бузескула, Ю. А. Кулаковского и многих др.

По средневековой истории, после Кудрявцева и Ешевского: М. М. Стасюлевич, Г. Вызинский, В. Г. Васильевский, Ф. Я. Фортинский, В. И. Герье, В. К. Надлер, М. Н. Петров, Н. А. Осокин, П. Г. Виноградов, В. П. Бузескул, Н. М. Бубнов. По новой истории выдаются труды И. В. Лучицкого, А. С. Трачевского, Н. И. Кареева, В. В. Бауера, В. И. Герье, Н. Н. Любовича, М. С. Корелина, Р. Ю. Виппера, Г. В. Форстена, С. Ф. Фортунатова, Г. Е. Афанасьева, М. М. Ковалевского и др.

По истории Востока весьма ценны исследования барона В. Р. Розена, Н. И. Веселовского, А. М. Позднеева, С. М. Георгиевского и др.

Одновременно резко увеличилась и переводная литература, причем большинство переводов исходят из рук специалистов или же делаются под их непосредственным наблюдением; за последние 20 лет XIX века изданием нескольких десятков капитальных переводных трудов по истории большие услуги российской науке оказало издательство Солдатенкова. Внешних стеснений стало меньше, близость к западной науке увеличилась, и если находящиеся под иными условиями учебные руководства в русской литературе продолжают ещё отставать перед наукой, то главные явления российской научной историографии по всеобщей истории заставляют считать её одним целым с западной.

Своего расцвета историческая наука в России достигла в период 1890-х—1900-х годов, когда создавались лучшие работы по российской истории С. Ф. Платонова, П. Н. Милюкова, Н. П. Павлова-Сильванского, А. Е. Преснякова, А. Е. Лаппо-Данилевского, Н. А. Рожкова и др. На высоком уровне работали также исследователи всеобщей истории, включая Р. Ю. Виппера, Л. П. Карсавина, Н. И. Кареева, Д. М. Петрушевского, И. М. Гревса. В это же время происходит расцвет в российских философии, социологии и психологии, тесно взаимосвязанных с исторической наукой.

Российская наука этого периода вышла на мировой уровень. Новые работы западной гуманитарной и обществоведческой литературы в России были известны и имелись в лёгком доступе, как на языке оригинала, так и в переводе. Они широко читались и обсуждались. Российские учёные часто посещали европейские страны, осуществляли исследовательскую деятельность в западных университетах и архивах, принимали участие в международных научных конференциях и конгрессах. В это время впервые российская наука была не только реципиентом, комментатором и популяризатором западной, но выступала также в качестве её равноправного партнёра. Так, очередной Международный конгресс исторических наук 1918 года предполагали провести в Петербурге, и А. С. Лаппо-Данилевский возглавил оргкомитет по его подготовке. С 1918 года российская историческая наука входит в кризис, обусловленный идеологическим влиянием новой власти, а затем и политическими репрессиями.

В 1921 году в Казани была выпущена брошюра историка Р. Ю. Виппера «Кризис исторической науки», отразившая актуальное состояние российской историографии. Однако кризис исторической науки в России начался ещё до революции. Виппер в брошюре писал о кризисе не только российского, но и современного ему исторического знания в целом. Главную проблему он видел в несовершенстве методологии, увлечении историков, включая либеральных, «экономическим материализмом», стремлении отыскать простые универсальные объяснения исторических фактов, выдвинуть единую историцистскую теорию, вынуждающую заниматься подгонкой фактов.

С началом ХХ столетия облик российской исторической науки стремительно меняется. Быстро росла численность профессиональных историков и научных работников, число научных монографий, магистерских и докторских диссертаций. Бурное развитие российского капитализма вело к ускорению ритма жизни в целом. Изменилась профессиональная этика и система ценностей. Молодые историки часто интересовались не столько самой наукой, сколько материальными соображениями и карьерой. По данным М. Н. Покровского, с течением времени сокращалось или, во всяком случае, существенно не увеличивалось количество выполненных профессорами Московского и Петербургского университетов научных работ. Было сравнительно мало новаторских и оригинальных трудов, которые не только решали бы частные проблемы, но развивали историческую науку.

Историография

Элементы историографии в современном понимании прослеживаются начиная со времени древнерусских летописцы, которые в существенной мере выполняли роль историографов. Российская историография формироуется в совокупности с российской исторической наукой в XVIII веке в качестве составной части последней. В середине XVIII – первой четверти XIX века В. Н. Татищевым, Ф. А. Эминым, М. М. Щербатовым, И. П. Елагиным, А. Л. Шлёцером, Н. М. Карамзиным в предисловия к работам включались очерки о трудах предшественников. Однако историография ещё длительное время не воспринималась в качестве самостоятельной отрасли научного исторического знания. Важными для подготовки справочной базы российской историографии стали библиографичесеие и биографические труды таких авторов как А. Б. Селлий, Н. И. Новиков, Евгений (Болховитинов), Н. Н. Бантыш-Каменский, А. К. Шторх, Ф. П. Аделунг и др. На дисциплинарное оформление российской историографии оказала влияние историческая и литературная полемика, которая развернулась вокруг Н. М. Карамзина «История государства Российского» (в 12 томах, 1818–1829). К этому же периоду относятся начала российской персонологической историографии, которая собирала и издавала наследие историков («Дух Карамзина, или Избранные мысли и чувствования сего писателя» С. П. Шевырёва, в двух частях, 1827). Во второй четверти XIX века начинает развиваться жанр критических ежегодных обзоров исторических трудов, в работах К. Д. Кавелина, М. П. Погодина, А. Н. Афанасьева. В этот же период термины «историография» и «история» постепенно получают дополнительное значение, и под историографией начинают называть уже не изучение прошлого, а историю этого изучения. Формируется терминологический аппарат данной дисциплины. В 1830-х – 1840-х годах методологические вопросы историографичекой дисплины были предметом работ представителей «скептической школы», которую создал М. Т. Каченовский. В 1845 году были изданы труды А. В. Старчевского («Очерк литературы русской истории до Карамзина»), направленные на выявление развития форм исторических работ, и А. В. Александрова («Современные исторические труды в России»). Большой интерес к теме историографии проявили в своих идейных спорах славянофилы и западников в 1840–1850-х годах.

Непосредственно историографические подходы в России начались с осмысления древнерусских духовных сочинений и произведений на историческую тематику в качестве проявления русского самосознания, с которым очевидно связывается российская историография. С. П. Шевырёв («История русской словесности…», части 1–2, 1846, часть 3, 1858, часть 4, 1860) обратился к исследованию средневековой литературы, рассматривая её в качестве отражения духовного опыта народа и применяя «исторический способ изложения». Тот же подход отражает работа М. О. Кояловича «История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям» 1884 года. Со второй половины XIX века как самостоятельный объект для изучения начала восприниматься историография античности, Средних веков, эпохи Возрождения, Просвещения, историография романтизма, позитивизма и др. В то же время впервые указывается на существование таких разделов, как специальная и национальная историография, которые описывались как исследование состояния и развития исторических знаний в отдельные исторические периоды и разные направления и традиции, такие как историография Нового времени стран Европы и Азии. Отдельным направлением стала проблемная историография, посвящённая конкретной исторической проблеме, нередко сближаемая с понятием исторической библиографии.

В российской традиции предмет историографии близок к историческому источниковедению. Так, работа «Опыт русской историографии» В. С. Иконникова (в двух томах, 1891–1908) полностью посвящена критическому рассмотрению источников и литературы по российской истории в их постепенном развитии. Со второй половине XIX века развивается научное портретирование. С 1850-х годов резко возросло количество публикаций, которые посвящены работам отдельных историков. Значимой явлеется работа Н. А. Попова «В. Н. Татищев и его время» 1861 года. С. М. Соловьёв, К. Н. Бестужев-Рюмин, В. О. Ключевский и др. создали галерею историографических портретов историков XVIII–XIX веков была создана. Бестужев-Рюмин стал первым из российских историков, в научной деятельности которого историография занимала центральное место. Историография рассматривалась в качестве совокупности трудов; считалось, что объектом историографического анализа могут являться как исторические работы в их полном объёме, так и отдельные элементы этих трудов, но при этом, как писал Ключевский, нельзя утратить «основной смысл» исторического развития, который объединяет все важнейшие явления исторической жизни. Таким образом историографические подходы были связаны с общим контекстом исторического развития. К 1890-м – 1910-м годам относится завершение становления в России историографии в качестве самостоятельной научной дисциплины, что отразили работы таких авторов, как В. С. Иконников, В. О. Ключевский, П. Н. Милюков, А. С. Лаппо-Данилевский. Последним был предложен рассматриваемый как методологически корректный анализ вопросов периодизации исторической науки. Также исследователь рассмотрел происхождение научно-исторический школ.

С конца XIX века в предмет историографии включались такие элементы, как изучение форм организации историко-научного исследований, организационных условий, в которых развивается науки и организационных условий получения историчения знания. К историографии начинает относиться изучение структуры научных учреждений, архивов, библиотек, истории научных обществ, системы подготовки и состояния научных кадров, системы популяризации исторической науки знаний, публикации исторических источников, рассматриваемые в качестве объективных общественно-политических и социально-экономических условий развития науки. К рубежу столетий россискйая историческая наука имела чёткие представления о том, какой состав должен иметь корпус историографических источников, включая ранние образцы историоописания, в первую очередь летописи; работы профессиональных историков и сохранившиеся подготовительные материалы к этим трудам; публицистика, мемуары, дневники, а также переписка историков; документация учреждений, организаций и обществ научно-исторической направленности; учебная и научно-популярная литература исторической тематики; научно-исторические периодические издания; произведения художественной литературы и изобразительного искусства, посвящённые историческим сюжетам. В то же время появляется тенденция в включению в эту сферу философских сочинений, проявлений общественной мысли и политических доктрин. Истриографией интерпретировались также обыденные представления об историческом прошлом, которые могут дать материал для понимания исторического сознания, свойственного обществу, отдельным группам общества, степени и характера распространения знаний об этом прошлом, влияния исторических знаний на общественные практики. В результате открытия связи между историческими концепциями и общественной практикой начинают размываться границы истриографии и истории общественной мысли, что ярко отразили в своих работах П. Н. Милюков («Главные течения русской исторической мысли», 1897), Г. В. Плеханов («История русской общественной мысли», в трёх томах, 1914–1917) и др. Исследования историков в этих работах воспринимаются в качестве явления общественной мысли, а в ряде случаев – и как политической мысли. Изменение в общественных умонастроений в XX веке стало причиной восприятия исторической науки в качестве явление социально-политического явления.

Идеологическая составляющая

В XVIII веке в российской историографии возникла славянская школа, одним из основателей которой считается Михаил Ломоносов, комплекс исторических идей которого включал идеи древности славянского этноса, древнего происхождения «российского» (русского) народа и др. Авторов славянской школы мотивировало стремление «восста­новить справедливость». Они отвергали, пренебрежительное, по их мнению, отношение господ­ствовавшей в то время в исторической науке немецкой школы, рассматривавшей древних славян как «дикарей», которым германские народы «несли свет учёности». Немецкими авторами последняя концепция использовалась для оправдания их экспансии на восток, покорения или уничтожения различных сла­вянских сообществ в западных славянских регионах. В связи с этим данный научный спор имел существенную политическую основу. Представители славянской школы заявляли о расселении славян на огромных территориях и в глубокой древности, для чего славяне отождествлялись ими с различными народами, такими как троянцы, скифы, сарматы, роксоланы, готы, гунны, варяги, этруски и др. Ломоносов прилагал усилия, чтобы обнаружить «дальную древность славенского народа». Он был последователем сарматской теории происхождения славян. «Дальная древность» и сарматская теория требовались для обоснования имперских исторических претензий. В широком расселении славян в Европе Ломоносов усматривал грядущие границы Российской империи. По причине слабой методической базы уже в период своего развития славянская школа подвергалась существенной критике и с XIX века в рамках науки стала лишь историографическим наследием. В методологическом плане эти идеи не соответствуют современной науке. Вместе с тем они ставили новые проблемы и открывали новые направления исследований. Однако последователи первых представителей этого направления постепенно отходили всё дальше от магистрального пути развития науки, опираясь на этноцентристские идеи.

К тезоименитству императрицы Елизаветы Петровны в 1749 году Г. Ф. Миллером было написано сочинение «Происхождение народа и имени российского», в котором использованы материалы скандинавских саг о нападениях норманнов на их восточных соседей. Автор связал с этим известное по летописям призвание варягов и согласно летописям выводил династию Рюриковичей от них, как и само название Русь. В ответ Ломоносов заявил, что если бы Миллер умел, «то он бы Россию сделал толь бедным народом, каким еще ни один и самый подлый народ ни от какого писателя не был представлен». Ранее другой деятель российской науки немецкого происхождения, Иван Шумахер, который возглавлял академиков, предложил им обсуждение диссертации Миллера — «не отыщется ли в оной чего для России предосудительного». Позднее он писал в письме к своему коллеге, что диссертация написана «с большой ученостью, но с малым благоразумием». В отличие от сочинения Г. З. Байера, который «употреблял все возможные старания отыскать для русского народа благородное и блистательное происхождение… Но он хотел умничать. Habeat sibi! (Вот и получил свое) Дорого он заплатит за свое тщеславие!».

Одним из поздних авторов славянской школы был историк Дмитрий Иловайский, рассматривавший скифов как «германо-славяно-литовскую» ветвь индоевропейской или «арийской» семьи, преобладающим среди которых было славянское население. Отождествление скифов со славянами во второй половине XIX века имело политический смысл, связанный с колонизацией Центральной Азии, а скифская генеалогия могла бы оправдать её «возвращением на земли предков». Вслед за Алексеем Хомяковым Иловайский считал, что «века Траяни» в «Слове о полку Игореве» относятся к событиям Троянской войны. Иловайский был активным противником норманской теории, связывая термин русь с гипотетической Азово-Черноморской Русью, где, по его мнению, обитали «славяне-роксоланы». По научным данным роксоланы были ираноязычным племенем, о чём было известно уже специалистам, современникам Иловайского. К славянам он причислял и Ахиллеса. Антинорманизм Иловайского, получивший монархическое оформление, стал официальным нарративом, которому обучались российские школьники по написанным Иловайским учебникам.

См. также

• Древняя Российская Вивлиофика
• Советская историография